БПЦ предлагает сделать святого из ликвидатора униатства в Беларуси

До того, чтобы канонизировать Иосифа Семашко, не додумались даже при российских царях.

Хотя для них в первую очередь было выгодно подчинение Русской православной церкви униатов, которыми 150 лет назад было не менее 80% населения белорусских губерний, пишет «Ежедневник».

Процесс подготовки к канонизации автора “возвращения в лоно православия” униатов митрополита Литовского и Виленского Иосифа Семашко начался в начале текущего года. И уже 4 апреля 2011 года Синод Белорусского Экзархата Московского Патриархата, заслушав рапорт председателя комиссии по канонизации Белорусской православной церкви архиепископа Новогрудского и Лидского Гурия, постановил обратиться к Святейшему Патриарху Московскому и всея Руси Кириллу «с ходатайством о возможности прославления в лике местночтимых святых Белорусской Православной Церкви митрополита Литовского и Виленского Иосифа (Семашко) (1789 – 1868)».

Этот, несомненно, по своему выдающийся человек вошел в историю благодаря осуществленному им так называемому «воссоединению униатов с православием» 1839 года, ставшим его «делом жизни». В то время как пляски на костях Речи Посполитой уже не принято называть «воссоединением Беларуси с Россией», трактовка этого события как торжества исторической справедливости, в традициях царского агитпропа, довольно распространена.

Кто такие униаты?

Наверняка не каждый сможет объяснить, кто такие униаты (греко-католики). А ведь едва ли не каждый белорус имеет таковых среди своих предков, поскольку к концу ХVШ века униаты составляли не менее 80% населения. Возникновение церковной унии православных Речи Посполитой и Рима в 1596 году стало ответом на извечный белорусский вопрос о выборе между Востоком и Западом. Униатская церковь признала верховенство Папы Римского и католические догматы, но сохраняла православную обрядность и обычаи. Таким образом примирялись вызовы европейской культуры и древние традиции, а также давался “наш ответ” созданию Московского патриархата в 1589 году в перманенто враждебном государственном образовании – Московском княжестве.

Воспринятие унии не было ни простым и ни скорым, однако через 200 лет подавляющее большинство населения современной Беларуси были потомственными униатами. К этому времени униатская церковь имела прочные позиции, сформировались специфическая религиозная обрядность (плохая ли, хорошая, но своя), особенный архитектурный стиль униатских храмов, собственная сеть научно-образовательных учреждений высокого уровня в лице униатских монастырей (монастырей базилиан, членов Ордена Святого Василия Великого). Принятие церковной унии способствовало религиозной консолидации общества. Католики (по большей части знатные люди) и униаты (главным образом крестьяне, горожане, мелкая шляхта), объединенные под властью Римского Папы, ощущали себя собратьями по вере, униаты посещали католические храмы и принимали таинства у тамошних священников и наоборот, духовенством обоих обрядов совершались совместные богослужения, процессии и т.п. Языком образования и делопроизводства униатских священников был польский, языком общения с прихожанами – белорусский.

Могли ли “возродиться” у униатов братские чувства к православию (заметим, к православию российскому, пришедшему вместе с новой государственной администрацией, чуждому по языку и культурной традиции)?

Об отношении местного населения к православному духовенству писал в своих воспоминаниях соратник Семашко по “воссоединению” епископ Василий Лужинский: “…борода и ряса были в величайшем презрении в том краю; и православных священников вообще называли жидом смердячим, козлом и кацапом бородатым и пугалом” (Василий (Лужинский). Записки Василия Лужинского, архиепископа полоцкого и витебского, члена святейшего правительствующего Всероссийского синода, о начале и ходе окончательно совершившегося дела воссоединения греко-униатской церкви в Белоруссии и Волыни с православною российскою церковью, написанные в конце тысяча восемьсот шестьдесят шестого года, Казань, 1885, с. 89).

Говорить о каком-то стремлении к “воссоединению” с православием среди униатской паствы или духовенства смешно и неудобно, к тому же все желающие могли перейти и перешли в православие в “режиме наибольшего благоприятсвования” за время, прошедшее после присоединения белорусских земель к Российской империи. А это произошло, напомним, еще в конце XVIII века.

О роли личности в истории

И тут приходится вспомнить вопрос о роли личности в истории: то ли личности творят историю, то ли история выбирает подходящие личности? В истории униатской церкви той самой роковой личностью стал Иосиф Семашко.

Иосиф Семашко родился 27 декабря 1789 года. Происходил из Липовецкого уезда Киевской губернии из семьи мелкого шляхтича, ставшего униатским священником. Окончил Главную духовную семинарию при Виленском университете магистром богословия, стал священником. В 1822 году он был избран от Луцкой епархии ассессором Римско-католической духовной коллегии в Санкт-Петербурге. В 1827 году Семашко составил, по просьбе директора департамента духовных дел МВД Карташевского, докладную записку о положении униатской церкви. В ней высказывались предложения по “делатинизации” униатской церкви и восстановлении в ней того, что было общим с православием. В перспективе это должно было усилить приверженность униатского населения государственной власти. Эта записка дошла до императора и изменила судьбу Семашко, проложив ему дорогу к новым карьерным высотам. Николай I приказал объявить ему царскую благодарность, наградить бриллиантовым крестом и принять во внимание высказанные там идеи. Судьба дала 38-летнему Семашко шанс, и он сумел им воспользоваться. В 1828 году должны были состояться выборы на занимаемую им должность асессора, однако не в его планах было ехать назад в Луцкую епархию. После ходатайства Семашко на имя императора выборы были отложены «впредь до повеления».

С этого времени Семашко стал главным лицом из униатского духовенства в подготовке и реализации государственной политики в отношении униатской церкви. Следует отметить, что тогдашний глава униатской церкви митрополит Иосафат Булгак был престарелым и делами практически не занимался. Уже в 1829 году Семашко был посвящен в епископы и стал викарием Белорусской епархии с правом пребывания в коллегии в Петербурге. На протяжении следующих нескольких лет с его подачи принимались меры по ограничению взаимодействия униатской церкви с католической и трансформации религиозной жизни в направлении сближения с православными канонами, однако присоединение униатской церкви к православной не рассматривалось.

Подготовка «воссоединения»

Дальнейшая судьба униатской церкви была обусловлена сугубо политическими обстоятельствами, а именно антироссийским восстанием 1830 – 1831 годов. Именно участие представителей униатского духовенства в событиях восстания и сочувствие восставшим униатской паствы, а также необходимость укрепить российские позиции на «западных окраинах» обусловило дальнейшую политику российских властей, направленную на уничтожение униатской церкви. Поскольку время газет и телевидения еще не пришло, проводником государственной идеологии среди масс должна была выступать церковь. Униатов решено было считать “испорченными православными”, также как белорусское население - “испорченными русскими”. Оставалось только их исправить.

Сущность деятельности Иосифа Семашко фактически сводилась к организации заговора в униатской церкви, в тайне от митрополита и прихожан, с целью ее присоединения к православию. Мероприятия в этом направлении тайно разрабатывались министром внутренних дел Блудовым с участием Семашко и осуществлялись на местах под контролем и при содействии светских властей. В 1833 году Семашко возглавил Литовскую епархию, став, таким образом, вторым лицом в униатской иерархии после митрополита. С этого времени он развернул деятельность по реализации задуманного плана, которая имела явную и тайную сторону. Явным было внешнее приближение униатского богослужения и храмов к православному образцу, а тайным – получение от священников подписок о готовности присоединиться к православной церкви при общем воссоединении духовенства.

В униатских храмах устанавливались иконостасы, уничтожались алтари, исповедальни, органы и т. д., церковная утварь и облачения переделывались по православным образцам. При этом униатские церкви утрачивали свою специфику, уничтожались самобытные униатские культурные ценности. Хотя преобразование храмов многим не нравилось (не обошлось и без протестов прихожан), оно не противоречило канонам униатской церкви, чего нельзя сказать о введении в употребление богослужебных книг (служебников) московского издания, не содержавших католических догматов, которое вызвало массовый протест духовенства в форме неподчинения и подачи прошений на имя духовных властей и императора. По признанию самого Семашко, введение православных служебников было средством проверки лояльности духовенства и потребовало от духовных властей значительных усилий. В лучших традициях жанра униатские богослужебные книги изымались и сжигались (так были утрачены для потомков многие уникальные памятники белорусского книгопечатания).

В 1833 году вместе с Семашко, по его рекомендации, были посвящены три “надежных епископа”, тайно давшие письменные обязательства о готовности присоединиться к православной церкви. Двое из них – Василий Лужинский и Антоний Зубко стали соратниками Семашко, находившегося по большей части в Петербурге (получаемые от него распоряжения они должны были уничтожать). Эти трое, действуя неоригинальным методом кнута и пряника, наряду с введением московских служебников под большим секретом от прихожан получали подписки от подведомственного духовенства о согласии присоединиться к православию (обязательными условиями, выдвигавшимися дававшими такие подписки были сохранение прежнего внешнего вида и невозможность перевода в собственно российские губернии). В продолжение всей подготовительной деятельности «воссоединители» были осыпаемы из Петербурга орденами и драгоценными подарками.

В 1835 году униат Михаил Бобровский, ученый-славист мирового уровня, служивший после увольнения властями из Виленского университета приходским священником в местечке Шерешево, с болью писал: «Те только перед Господом Богом пусть дадут ответ, которые увещанием и обещаниями должностей или имений склоняют к этому жадных к ним или простецов, попирая совесть миллиона простых людей, вызывая среди них смуту, а представляя правительству вынужденные подписки, обманывают само правительство, будто добровольно переходят из одной веры в другую» (Христианское чтение, 1907, № 12, с. 774).

При введении православных служебников и сборе «подписок на православие» выявлялись несогласные, так называемые «неблагонадежные», для «убеждения» которых применялись репрессивные меры: устранение от руководящих должностей, отрешение от приходов, перевод в диаконы или причетники, лишение казенного содержания в семинариях для детей. В результате священники и их семьи испытывали материальные затруднения или вообще лишались источника существования.

Об униатских монахах-базилианах, представлявших собой наиболее образованную и сплоченную часть униатского духовенства, а потому наиболее опасную, власти «позаботились» заранее, лишив их независимого управления и к 1835 году закрыв около двух третей монастырей.

Строптивых священников и монахов высылали в специально предназначенные монастыри, где «надежные» настоятели, по распоряжениям Семашко, употребляли дополнительные меры воздействия: уменьшали денежное содержание, обязывали выполнять «черные работы», переводили на хлеб и воду, так называемый «голодный стол». Среди многих других подвергшихся наказанию был и священник Лепельского уезда Томаш (Фома) Хруцкий, отец известнейшего белорусского художника Ивана Хруцкого. Он был освобожден от отбывания епитимьи в монастыре только после ходатайства его сына перед униатским митрополитом Булгаком в 1837 году.

«Благое деяние»

После смерти в начале 1838 года последнего униатского митрополита подготовка официального присоединения униатской церкви к православию вышла на финишную прямую. К этому времени, благодаря «чистке» духовенства, все руководящие позиции в униатской иерархии были заняты «благонадежными». 1 декабря Семашко составил записку, в которой рассматривались способы «наружного присоединения униатов к православной церкви», которая сама по себе весьма показательна. Среди неподходящих способов назывались требование формального согласия от всех униатских прихожан и созыв собора униатского духовенства, поскольку «народ униатский… будет православным, как скоро его пастыри будут православными», собор же должен предполагать общее единодушие, которого нет. Оба эти способа привели бы к переходу в католичество значительной части униатов. Наилучшим способом Семашко считал подчинение униатов Святейшему Синоду императорским указом, замечая: «Если нужно формальное прошение: то и оно может быть подано, по крайней мере, от начальствующего духовенства, с тем только, чтобы ныне о том еще не было обнародовано» (Записки Иосифа, митрополита литовского, изданные императорской Академиею наук по завещанию автора, СПб., 1883, т. 2, c. 79 – 80).

Записка Семашко получила одобрение Митрополита Московского Филарета. Как раз в это время в Петербург прибыло прошение на имя императора о защите униатского вероисповедания от имени 111 священников Белорусской епархии, принятое на собрании духовенства и прихожан в селе Церковляны Дрисенского уезда, ставшем наиболее значимой акцией протеста. Так как стало очевидно, какой протест вызывает подготовка присоединения к православию среди духовенства, мероприятия в этом направлении приобрели экстренный характер. По приказу императора была составлена инструкция для губернаторов западных губерний, которая предполагала меры, которые в целом можно охарактеризовать как введение чрезвычайного положения.

В начале 1839 года Семашко выехал в Полоцк для участия в следствии по “церковлянскому делу”. Именно этому Полоцк обязан тем, что стал местом события, которое некто нещепетильный громко назвал Полоцким церковным собором (помним, что сам Семашко был противником созыва собора). “Акт о воссоединении униатов” и прошения от униатского духовенства на имя императора были заранее подготовлены и подписаны Иосифом Семашко и почтой отправлены в Жировичи епископу Зубко в сопровождении секретного письма, в котором говорилось: “Прошу Ваше Преосвященство подписать оный и заставить подписать других… Как сие государственное дело должно быть хранимо некоторое время в совершенной тайне: то для подписи акта… призывайте духовных сановников поодиночке, со внушением всякому глубочайшего на некоторое время секрета” (Записки Иосифа…, т. 2, c. 87). Подписанные своими подчиненными акт о присоединении к православной церкви и прошения епископ Зубко привез в Полоцк, где они были подписаны также тамошним духовенством 12 февраля 1839 года без всякой огласки. Первый был подписан 24 духовными лицами, последние – только тремя епископами. Представляя на рассмотрение в Петербурге вышеназванные документы и подписки 1305 духовных лиц, Семашко в сопроводительном письме указывал, что не давших подписки осталось по обеим епархиям 421 священник и 172 монаха.

1 марта 1839 года Николай I приказал Синоду рассмотреть «Акт» и сделать соответствующие распоряжения. Указ Синода вышел 14 апреля 1839 года. На следующее утро около полутора миллионов униатов проснулись православными, однако не узнали об этом. В секретном приложении к синодальному указу требовалось не регистрировать его и не публиковать, а объявлять только «благонадежным» духовным поодиночке. Епископ Зубко писал: «…мы по случаю поступления печатного указа не делали никакого торжества, могущаго возбудить в простолюдинах мысль, что они не были православными, а начинают быть оными теперь. В них эта мысль вспыхнула при перестройке церквей – волновались немного и успокоились» (Православное обозрение, 1881, № 4, с. 746). Таким образом, факт официального присоединения униатской церкви к православной утаивался от прихожан и рядового духовенства. В чьих же интересах тогда проводилась эта акция?

Итоги

Когда стало известно, что униатская церковь ликвидирована по решению государственной власти, большинство до тех пор несогласных священников смирилось и дало подписки о присоединении к православию, но не все. Несогласные заключались в монастыри на месте или высылались в российские губернии. Кроме того, для высылки униатского духовенства по решению Семашко в марте 1839 года был основан монастырь в Курске. Сбор подписок продолжался до 1842 года и так и не увенчался полным успехом. «Благонадежность» униатской паствы стала заботой светской власти, использовавшей при необходимости полицейские методы «убеждения», включая телесные наказания. Принуждение к православию вызывало в последующие годы массовое отчуждение от церкви и неформальный переход в католичество.

В действительности картина изящного «воссоединения», осуществленного под руководством Иосифа Семашко, сильно расходится с трактовкой ликвидации унии как добровольного возвращения в лоно православной церкви. И это не новость.

Любой желающий может ознакомиться с воспоминаниями самого митрополита Семашко или исследованиями тех православных историков, для которых понятие исторической правды не было пустым звуком (например, «Последнее воссоединение с православною церковью униатов Белорусской епархии (1833-1839 годы)” магистра богословия протоиерея Г. И. Шавельского или «История русской церкви» почетного доктора богословия Сергиевского Богословского института И.К.Смолича), и убедиться, что присоединение униатской церкви к православной было вызвано исключительно политическими причинами и носило вынужденный характер. В чем же заслуга Иосифа Семашко перед Церковью?

Будучи неглупым человеком, Семашко понимал, что его ждет участь всех перебежчиков – быть презираемыми и теми, кого предали, и теми, кто этим воспользовался. Вместе с прошением о «воссоединении» он подал императору просьбу позволить ему прожить остаток дней частным образом, но не в монастыре, вне западных губерний. Позднее он писал: «Идеалом счастия, который мне единственно представлялся, было иметь домик с садиком, да комнату с книгами. При том же, испытав до того столько затруднений и недоброжелательства, я не мог не видеть того же и в будущем. Особенно меня пугало предвидимое нерасположение с той стороны, откуда бы мне ожидать благодарности, именно, со стороны православных. Естественно, что мне хотелось избежать этой будущности… Но вот минуло с того времени более двадцати лет, а я не добился ни покоя, ни идеала моего счастия» (Записки Иосифа…, т. 1, с. 127 – 128).

Николай I не пошел на встречу Семашко, и ему было суждено еще долго трудиться на благо Российской империи, живя среди враждебного католического окружения в Вильне. В своих планах он считал возможным и желательным перевод в православие униатов Холмской епархии, входившей в автономное Царство Польское, (до них дошла очередь в 1875 году) и католиков Северо-Западного края. Деятельность Иосифа Семашко, не перестававшего быть проводником государственных интересов в церковной жизни, была высоко оценена – в 1852 году он стал митрополитом, что явилось редчайшим случаем для архиерея на провинциальной кафедре. Ему довелось пережить еще одно антироссийское восстание в 1863 году, повлекшее за собой на этот раз яростное наступление на католичество, и тесно сотрудничать с губернатором Муравьевым по прозвищу «Вешатель».

С позиций сегодняшнего дня деятельность Иосифа Семашко в отношении униатов может однозначно рассматриваться как грубое попрание свободы совести (впрочем, так она воспринималась и многими его современниками), а методы этой деятельности в отношении конкретных людей могут быть квалифицированы как пытки. Совместимо ли это с «праведным житием», необходимым условием канонизации?

Выглядело бы логично, если бы идея почитания Семашко как святого возникла во времена Российской империи, ведь заслуги его перед царизмом неоспоримы. Однако она возникла в суверенной Беларуси ХХI века. В особенности удивляет то, что православной церковью, пережившей кошмар большевистских репрессий, обретшей в результате этого сонм новомучеников, пострадавших за веру, предполагается поставить рядом с ними человека, осуществлявшего репрессии за верность религиозным убеждениям.

Или чужие убеждения -- не в счет?